Неточные совпадения
Она другой рукой берет меня за шею, и пальчики ее быстро шевелятся и щекотят меня.
В комнате тихо, полутемно; нервы мои возбуждены щекоткой и пробуждением; мамаша сидит подле самого меня; она трогает меня; я
слышу ее запах и
голос. Все это заставляет меня вскочить, обвить руками ее шею, прижать голову к ее груди и, задыхаясь, сказать...
Он
услышал поспешные шаги Разумихина и
голос его, закрыл глаза и притворился спящим. Разумихин отворил дверь и некоторое время стоял на пороге, как бы раздумывая. Потом тихо шагнул
в комнату и осторожно подошел к дивану. Послышался шепот Настасьи...
Они стали взбираться на лестницу, и у Разумихина мелькнула мысль, что Зосимов-то, может быть, прав. «Эх! Расстроил я его моей болтовней!» — пробормотал он про себя. Вдруг, подходя к двери, они
услышали в комнате голоса.
В комнате Алексея сидело и стояло человек двадцать, и первое, что
услышал Самгин, был
голос Кутузова, глухой, осипший
голос, но — его. Из-за спин и голов людей Клим не видел его, но четко представил тяжеловатую фигуру, широкое упрямое лицо с насмешливыми глазами, толстый локоть левой руки, лежащей на столе, и уверенно командующие жесты правой.
Самгин
слышал ее крики, но эта женщина,
в широком, фантастическом балахоне, уже не существовала для него
в комнате, и
голос ее доходил издали, точно она говорила по телефону. Он соображал...
Все теперь заслонилось
в его глазах счастьем: контора, тележка отца, замшевые перчатки, замасленные счеты — вся деловая жизнь.
В его памяти воскресла только благоухающая
комната его матери, варьяции Герца, княжеская галерея, голубые глаза, каштановые волосы под пудрой — и все это покрывал какой-то нежный
голос Ольги: он
в уме
слышал ее пение…
Но я
услышал голоса и через коридор прошел
в боковую
комнату.
«Что с ним?» — мельком подумал Митя и вбежал
в комнату, где плясали девки. Но ее там не было.
В голубой
комнате тоже не было; один лишь Калганов дремал на диване. Митя глянул за занавесы — она была там. Она сидела
в углу, на сундуке, и, склонившись с руками и с головой на подле стоявшую кровать, горько плакала, изо всех сил крепясь и скрадывая
голос, чтобы не
услышали. Увидав Митю, она поманила его к себе и, когда тот подбежал, крепко схватила его за руку.
Ей показалось, что все люди разбегались, дом был
в движении, на дворе было много народа, у крыльца стояла тройка, издали
услышала она
голос Кирила Петровича и спешила войти
в комнаты, опасаясь, чтоб отсутствие ее не было замечено.
Сие последнее повествуя, рассказывающий возвысил свой
голос. — Жена моя, едва сие
услышала, обняв меня, вскричала: — Нет, мой друг, и я с тобою. — Более выговорить не могла. Члены ее все ослабели, и она упала бесчувственна
в мои объятия. Я, подняв ее со стула, вынес
в спальную
комнату и не ведаю, как обед окончался.
В следующей
комнате Вихров
слышал чьи-то женские
голоса. Клеопатра Петровна провела его
в гостиную.
Во все это время Анна Ивановна, остававшаяся одна, по временам взглядывала то на Павла, то на Неведомова. Не принимая, конечно, никакого участия
в этом разговоре, она собиралась было уйти к себе
в комнату; но вдруг,
услышав шум и
голоса у дверей, радостно воскликнула...
Сперва я
услышал у себя за дверью громкие
голоса — и узнал ее
голос, I, упругий, металлический — и другой, почти негнувшийся — как деревянная линейка —
голос Ю. Затем дверь разверзлась с треском и выстрелила их обеих ко мне
в комнату. Именно так: выстрелила.
Пауза. Мне чудится, я
слышу там —
в комнате I — чей-то шепот. Потом ее
голос...
Однажды, сидя
в своей
комнате, она
услышала знакомый
голос. Это был
голос Семигорова, который приехал навестить тетку. Ольга встала и твердым шагом пошла туда, где шел разговор. Очевидно, она решила испытать себя и — "кончить".
По деревенским обычаям, обоим супругам была отведена общая спальня,
в которую войдя после ужина, они хоть и затворились, но комнатная прислуга кузьмищевская, долго еще продолжавшая ходить мимо этой
комнаты, очень хорошо
слышала, что супруги бранились, или, точнее сказать, Миропа Дмитриевна принялась ругать мужа на все корки и при этом, к удивлению молодых горничных, произнесла такие слова, что хоть бы
в пору и мужику, а Аггей Никитич на ее брань мычал только или произносил глухим
голосом...
Но ни один мускул при этом не дрогнул на его деревянном лице, ни одна нота
в его
голосе не прозвучала чем-нибудь похожим на призыв блудному сыну. Да, впрочем, никто и не слыхал его слов, потому что
в комнате находилась одна Арина Петровна, которая, под влиянием только что испытанного потрясения, как-то разом потеряла всякую жизненную энергию и сидела за самоваром, раскрыв рот, ничего не
слыша и без всякой мысли глядя вперед.
В комнате было темно и тесно; Кожемякин, задевая за стулья и столы, бродил по ней, как уставшая мышь
в ловушке, и
слышал ворчливый
голос...
— Ведь то же самое было и третьего и четвертого дня, когда ты уходил из дому… Но тогда приходили другие — я
в этом убежден. По
голосу слышу… О, проклятый черкес!.. Ты только представь себе, что вместо нас
в этой
комнате жила бы Анна Петровна?..
Соня(смеется). У меня глупое лицо… да? Вот он ушел, а я все
слышу его
голос и шаги, а посмотрю на темное окно, — там мне представляется его лицо. Дай мне высказаться… Но я не могу говорить так громко, мне стыдно. Пойдем ко мне
в комнату, там поговорим. Я тебе кажусь глупою? Сознайся… Скажи мне про него что-нибудь…
Однажды он проснулся на рассвете, пошёл
в кухню пить и вдруг услыхал, что кто-то отпирает дверь из сеней. Испуганный, он бросился
в свою
комнату, лёг, закрылся одеялом, стараясь прижаться к сундуку как можно плотнее, и через минуту, высунув ухо,
услышал в кухне тяжёлые шаги, шелест платья и
голос Раисы Петровны...
Услышав мягкий, дружеский
голос, Лаевский почувствовал, что
в его жизни только что произошло что-то небывалое, чудовищное, как будто его чуть было не раздавил поезд; он едва не заплакал, махнул рукой и выбежал из
комнаты.
Было странно не
слышать привычных
голосов, весёлых или заунывных песен работниц, разнообразных стуков и шорохов фабрики, её пчелиного жужжания; этот непрерывный, торопливый гул наполнял весь день, отзвуки его плавали по
комнатам, шуршали
в листве деревьев, ласкались к стёклам окон; шорох работы, заставляя слушать его, мешал думать.
Не помня себя, она назначила ему свидание и во все остальное время как бы лишилась сознания: во всем теле ее был лихорадочный трепет, лицо горело,
в глазах было темно, грудь тяжело дышала; но и
в этом состоянии она живо чувствовала присутствие милого человека: не глядя на него, она знала, был ли он
в комнате, или нет; не
слышавши, она
слышала его
голос и, как сомнамбула, кажется, чувствовала каждое его движение.
Как теперь смотрю на тебя, заслуженный майор Фаддей Громилов,
в черном большом парике, зимою и летом
в малиновом бархатном камзоле, с кортиком на бедре и
в желтых татарских сапогах;
слышу,
слышу, как ты, не привыкнув ходить на цыпках
в комнатах знатных господ, стучишь ногами еще за две горницы и подаешь о себе весть издали громким своим
голосом, которому некогда рота ландмилиции повиновалась и который
в ярких звуках своих нередко ужасал дурных воевод провинции!
Спектакль окончился. Сторож тушил лампы. Я ходил по сцене
в ожидании, когда последние актеры разгримируются и мне можно будет лечь на мой старый театральный диван. Я также мечтал о том куске жареной трактирной печенки, который висел у меня
в уголке между бутафорской
комнатой и общей уборной. (С тех пор как у меня однажды крысы утащили свиное сало, я стал съестное подвешивать на веревочку.) Вдруг я
услышал сзади себя
голос...
Андашевский(тихим, но вместе с тем бешеным
голосом). Если ты мне сейчас же не отдашь ключей и не возвратишь записки, я убью тебя, —
слышишь! (
В это время раздается довольно сильный звонок. Андашевский тотчас же оставляет руку Марьи Сергеевны, которая,
в свою очередь, убегает
в соседнюю
комнату и кричит оттуда.) Я не отдам вашей записки!.. Я напечатаю ее!
В комнатах с ним разговаривать неудобно, потому что он кричит, как на пожаре (
голос у него — фальцет, — осипший и надсаженный), тотчас же перебивает всякого, кто при нем заговорит, сам тараторит без умолку и ничего не
слышит, кроме своих собственных витиеватых фраз.
Слышит Дуня — смолкли песни
в сионской горнице.
Слышит — по обеим сторонам кладовой раздаются неясные
голоса, с одной — мужские, с другой — женские. Это Божьи люди
в одевальных
комнатах снимают «белые ризы» и одеваются
в обычную одежду. Еще прошло несколько времени,
голоса стихли, послышался топот, с каждой минутой слышался он тише и тише. К ужину, значит, пошли. Ждет Дуня. Замирает у ней сердце — вот он скоро придет, вот она узнает тайну, что так сильно раздражает ее любопытство.
Соня (смеется). У меня глупое лицо… да? Вот он ушел, а я все еще
слышу его
голос и шаги, а посмотрю на темное окно — там мне представляется его лицо… Дай мне высказаться… Но я не могу говорить так громко, мне стыдно. Пойдем ко мне
в комнату, там поговорим. Я тебе кажусь глупой? Сознайся… Он хороший человек?
И она живо, с поразительной ясностью,
в первый раз за все эти тринадцать лет, представила себе мать, отца, брата, квартиру
в Москве, аквариум с рыбками и все до последней мелочи,
услышала вдруг игру на рояле,
голос отца, почувствовала себя, как тогда, молодой, красивой, нарядной,
в светлой, теплой
комнате,
в кругу родных; чувство радости и счастья вдруг охватило ее, от восторга она сжала себе виски ладонями и окликнула нежно, с мольбой...
Выговоря это, Адольф бросился назад и смешался с толпою на террасе. Зибенбюргер, или Паткуль (читатели, вероятно, давно догадались, что это одно и то же лицо), имел только время пожать руку Адольфу, пробрался через внутренние
комнаты и задним крыльцом
в сад. Тут он
услышал в кустах тихий
голос...
Вскоре они очутились
в маленькой передней, хорошо им знакомой, которая была рядом с будуаром княжны Полторацкой. Из этого будуара доносились до них
голоса. Они толкнули друг друга и тихо приблизились к двери. Дверь будуара наполовину была стеклянная, но занавесь из двойной материи скрывала ее вполне. Эта занавесь не была, однако, настолько толста, чтобы нельзя было
слышать, что говорят
в другой
комнате.
И ватага стремглав высыпала из
комнаты лекаря с запасом разных страшных замечаний. Иной видел кости человеческие, измолотые
в иготи, другой кровь
в скляницах, третий голову младенца (бог ведает, что
в этом виде представил ему страх), четвертый
слышал, как на
голоса их отвечал нечистый из какого-то ящичка, висевшего на стене (вероятно, из лютни). Бедные, как еще остались живы и целы!
На этот зов государь поспешил
в другую
комнату, и
в то время, когда он отворял дверь, Густав увидел сквозь нее прелестную молодую женщину с пестрым чулком на левой руке, который, вероятно, заштопывала, и заметил даже, что она взглянула на него с тем увертливым искусством, какое одни женщины умеют употреблять, когда есть препятствия их любопытству или другим чувствам. Немного погодя раздался поцелуй за дверьми, и Густав
услышал голос Петра, выговаривавший довольно внятно...